Письмо CLXXXIX.¹

Владыке папе Иннокентию²

Возлюбленнейшему отцу и владыке Иннокентию, по милости Божьей высочайшему первосвященнику, брат Бернар, именуемый Клервоским аббатом,— смиренно нижеследующее.

1. Неизбежно, чтобы возникали соблазны, неизбежно, но неприятно. И потому говорит пророк: «Кто даровал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и нашел покой». И апостол жаждет умереть и найти успокоение с Христом. И другой святой говорит: «Довольно уже, Господи! Возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих». И у меня ныне есть нечто общее со святыми, не в смысле заслуг, а смысле желания. Ибо и сам, побежденный малодушием и бедами, признаюсь, желал бы умереть, только опасаюсь, окажусь ли я в такой же мере подготовленным, в какой оказываюсь желающим. Жизнь мне внушает отвращение, но лучше ли будет мне умереть, я не знаю. И тем также я может быть отличаюсь в желании от святых, что они побуждались стремлением к лучшему, меня же толкает на то, чтоб уйти, желание избежать соблазнов и огорчений. Ведь ещё говорит апостол: «Имею желание разрешиться и быть со Христом несравненно лучше». Итак, у святого сильно желание, а у меня — чувство. Но в этой несчастнейшей жизни ни он не был в состоянии иметь то благо, к которому стремился, ни я не могу избавиться от того, что меня тяготит. И поэтому, конечно, оба мы жаждем уйти с равным желанием, но не с одинаковыми побуждениями.

2. По неразумию я давно уже рассчитывал на покой для себя, когда будет усмирено львиное бешенство³ и в Церкви восстановится мир. И вот нашла успокоение — Она, не я. А я и не знал, что обретаюсь в долине слез, или забыл, что нахожусь в земле забвения. Я не замечал того, что земля, на которой я обитаю, растит для меня лишь шипы и тернии, и что, после того как подрезаны одни, вырастают другие и что опять на месте тех появляются новые — безостановочно и бесконечно. Я слышал об этом, но, как я испытал ныне, наилучшее представление о слышанном дается самими муками. Вновь возобновляется скорбь, не подавленная окончательно; вновь нахлынули слезы, потому что вновь усилилось зло. И на испытавших иней обрушился снег. Пред лицом мороза этого — кто устоит! В результате хлада этого вновь остыла любовь, так что силу возымела несправедливость.

Мы избегли льва, но наткнулись на дракона⁴, который, может быть, не менее вредит в засаде, чем тот, рыча с высоты. Хотя уже не в засаде. О, если бы его насыщенные ядом рукописи продолжали находиться под спудом и не читались на перекрестках дорог. С быстротою распространяются книги, и те, которые ненавидят свет, потому что являются злыми, нападают на свет, полагая мрак светом. В города и замки вносится мрак вместо света. Всем повсюду предлагается яд вместо меда, или, вернее, в меду. Они переходят от племени к племени и от одного государства к другому народу. Новое куется евангелие для племен и народов, новая предлагается вера, закладывается иной фундамент, чем положенный ранее. О добродетелях и пороках рассуждают безнравственно, о таинствах Церкви не соответствующим вере разом, о тайне Святой Троицы не просто и не здраво. Но все предносится нам искаженно, все необычайно и вопреки тому, как мы это восприняли.

3. Выступает Голиаф⁵, огромный телом, защищенный со всех сторон своими прославленными воинскими доспехами, и предшествует ему также его оруженосец Арнольд Брешианский⁶. Чешуя с чешуей соединяется, и нет между ними доступа воздуху. И вот нажужжала пчела французская итальянской пчеле, и они соединились против Господа и против Христа его. Натянули лук, приготовили в колчанах своих стрелы, для того чтобы поразить из засады праведных сердцем. Являя то жизни и облику вид благочестия, но от добродетели его отрекшиеся, они тем обманывают многих, что преображаются в ангелов света, хотя суть ангелы сатаны. Итак, стоя вместе со своим оруженосцем между обоими полчищами, Голиаф вопиет против фаланг Израиля⁷ и порицает отряды святых тем более смело, что знает об отсутствии Давида. И, наконец, в поношение учителей церкви превозносит величайшими похвалами философов. Выдумки их и собственные новшества предпочитает вере и учению католических отцов. И когда пред лицом его все бежали, меня, наиничтожнейшего из всех, он вызвал на поединок.

4. И в конце концов написал мне, конечно, по его наущению, архиепископ Санса⁸ и установил день заседания, где Абеляр, в присутствии его и соепископов, смог бы, если сумеет, изложить свои превратные учения, возражать против которых должен был бы я. Я отказался⁹ как потому, что я еще молод, а он является мужем-борцом со дней своей юности, так и потому, что я считал недостойным предоставлять ничтожным умам людишек обсуждение основ веры, которая, как известно, опирается на твердо установленную истину. Я говорил, что для осуждения его достаточно его сочинений и что должны звучать не мои слова, но мнения епископов, которым надлежит по их долгу судить о догматах. Тем не менее, он заговорил еще громче, созвал многих, собрал единомышленников. Я не хочу говорить о том, что он писал обо мне своим ученикам. А то, что он будет мне возражать в установленный день в Сансе, он сам распространил повсюду. Слух об этом дошел до всех и не остался скрытым от меня. Но вначале я скрывал это, ибо общие разговоры трогали меня мало. Однако, хотя и с трудом, со слезами уступая совету друзей, видевших, каким образом все готовились как бы к зрелищу и опасавшихся того, чтобы из-за нашего отсутствия не возрос бы соблазн для народа и не выросли бы рога у противника, потому что заблуждения укореняются больше, когда нет того, кто бы ответил на них или высказал возражения, я прибыл в указанный день на место, само собой разумеется, неподготовленный и невооруженный, повторяя мысленно изречение: «Не заботьтесь о том, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, чтó сказать», и другое: «Господь за меня! Не устрашусь: что сделает мне человек?».

Собрались же, кроме епископов и аббатов, многие благочестивые мужи и школьные магистры из городов, а также многие образованные клирики, присутствовал и король¹⁰. Итак, перед лицом всех, когда противники находились друг перед другом, были принесены некоторые главы, извлеченные из книг Абеляра. Но когда их начали читать, он, не пожелав слушать, вышел и обратился с жалобой к папе на избранных им судей, что, как мы думаем, является недозволенным. Затем эти главы, подвергнутые общему суду, были найдены и противными вере, и противоречащими истине. Вот все, касающееся меня лично, Дабы не думали, что в таком деле я действовал легкомысленно или же с нарочитой опрометчивостью.

5. Но ты, о преемник Петра, рассудишь, должен ли обрести прибежище у престола Петра тот, кто нападает на веру Петра? Ты, говорю я, друг Жениха¹¹, позаботишься о том, каким образом избавить Невесту¹² от уст лживых и от языка лукавого¹³. А говоря ещё смелей, о мой владыка, обрати также внимание на себя самого, возлюбленнейший отец, и на божественную благодать, в тебе пребывающую. Хотя ты и мал в своих собственных глазах, но разве Бог не поставил тебя над племенами и царствами? И именно для того, чтобы ты разрушал и полол, созидал и насаждал? Прошу, обрати внимание на то, сколь многое сделал душе твоей Тот¹⁴ и тогда и после, кто отнял тебя из дома отца твоего и помазал тебя в милосердии своем миром¹⁵. Сколько многое сделал Он чрез тебя для Церкви Своей; сколько многое, в чем свидетелями являются небеса и земли, властию твоею и ради оздоровления нивы Господней и выполото и разрушено; и сколь многое вновь превосходно создано, взращено и распространено. Возбудил Бог бешенство схизматиков¹⁶ в твое время для того, чтобы твоими трудами они были сокрушены. Узрел я глупца, прочно укрепившегося, но тотчас же была провозглашена анафема¹⁷ красоте его. Узрел, говорю я, нечестивца, высоко вознесшегося наподобие кедров ливанских. И прошел мимо, и вот не было его. «Надлежит же,— говорит апостол ,— быть ересям и расколам для того, чтобы стали явными достойные похвалы». И конечно, как сказано, Господь уже искусил и познал тебя в схизме. Но дабы ничто не отсутствовало в венце твоем, ереси появились снова. Итак, для увенчания добродетелей и чтобы не оказалось, что вы сделали меньше, чем великие епископы, ваши предшественники, изымите от нас, о возлюбленнейший отец, лисят, опустошающих виноградник Господень: изымите, пока они еще маленькие, для того, чтобы, если они возрастут и размножатся, потомки не упрекнули бы вас в том, что вы их не уничтожили. Да они уже и не малы и не малочисленны, но, конечно, их много, и они уже выросли, и они могут быть уничтожены только сильной рукой или вами. Гиацинт¹⁸ явил нам много дурного, хотя и не сделал того, что хотел или мог. Но, по-видимому, я должен терпеливо переносить того, кто не пощадил ни лица вашего, ни курии в этой курии¹⁹. Об этом вам лучше расскажет мой, а ещё более ваш Николай – устно²⁰.